Актёр Александр Карин травмировавшийся при падении

После гибели актёра Евгения Урбанского  на съёмках фильма "ДИРЕКТОР"  /постановщики трюков Владимир Балон и Ефим Слепой/ приказом № 220  актёрам было запрещено выполнять опасные трюки...Актёр Александр Карин , приглашённый Владимиром Любомудровым в Тулузу / далеко не лучший каскадёр СССР/ в 1989 году и при падении с высоты  был скован страхом ,не смог  сгрупироваться и перевернуться на спину и приземлился  на страховку на живот и раскрытые в стороны руки....Это и  привело к травме позвоночника А.Карина и дальнейшее тяжёлое состояние  с параличём ног. Плохая спортивная подготовка актёра без необходимой для каскадёра спортивной квалификации мастера спорта СССР привела к трагедии... Второй исполнитель  каскадёр А.Смекалкин выполнил падение без травм. 

 Каскадёр, постановщик трюков ,мастер спорта СССР , доцент кафедры физвоспитания и спорта ЛГИТМиКа Николай Ващилин

Господа каскадеры. ч. 8 на фото - А. Андреев

Александр Карин 2

           Уход Андреева в Трюканию

...Тщетны мои попытки вспомнить все, происшедшее с на¬шей бригадой, в некоем хронологическом порядке! Впрочем, и не жаль, ибо в книге нашей имеют приоритет эмоции кас¬кадеров и мои, в частности, а также впечатления, кои эфе¬мерны и абсурдны, как и сама профессия.
Совсем недолго оставалось Андрееву до ухода в нашу свободную фантастическую страну Трюканию... Мы прие¬хали на предпоследний фильм, где работали с Богород¬ским, Дорофеевым и Кубой. Иванов остался в Москве, Ан¬тон Смекалкин служил в кавалерийском полку, предисло¬вие к фильму я уже изложил — это беседа с инженером по технике безопасности, который пристрелил капитанишку за то, что тот «высунулся»! И теперь мне хочется попод¬робней описать кинокартину, где мы так тяжело работали и совсем не заметили трагического приготовления Сашки к смерти.
Начинался съемочный период весело! Бригада прибыла под вечер в казахскую столицу и до утра гуляла... Бросив сумки в высотном отеле, похожем на золотую кукурузу (гордость города!), мы спустились в ресторан скромно поу¬жинать. Поужинали!.. Казак затосковал по Дону и начал наступать на «москалей, что ему жисть исковеркали». Анд¬реев заказал в номер пару бутылок водки и приказал Кубе выкинуть в окно ресторана костыли, если он, конечно, нас¬тоящий каскадер, а не...
Кайербек выкинул, и мы, обняв его за плечи, побрели к лифту. Далее события развивались стремительно! Сашка ус¬тал слушать друга и учителя о «москалях», обиделся и обоз¬вал Богородского трусом. Гордая, нетрезвая душа казака взбунтовалась окончательно! Он бы вспомнил все самое не¬удавшееся в нашей бродячей жизни, если б Андреев не предложил ему тут же «конкретное сатисфакционное!..» Женек даже повторить это не смог.
—  Чё, чё?
—  Сейчас я об твою голову бутылку разобью, а потом ты об мою...
—  Зачем?
—  А чтоб меньше говорить.
—  А...
—  Ну давай.
—  Не буду!
—  Трус.
—  Я?!
—  Ты.
—  Санек, опять начинаешь?
Сашка взял пустую бутылку и придвинулся со стулом вместе к Богородскому.
—  Готов, казачина?
—  Не буду!
—  А тебя и не спрашивают!
Андреев разбил вдребезги посудину об голову друга. Тот покачнулся и рухнул на пол. Андреев сделал затяжку «Мальборо» и попросил меня «охладить труса». Честно говоря, я не ожидал, что он ударит Евгения. Битье посуды было не ново между ними... Дико, но, видно, Андреев вспо¬минал таким суровым образом их трюковое братание...
Понять подобное сложно, а вспомнить вполне доступно: Ялта, ресторан, 1980 год. Друзья гуляют на одном из пер¬вых совместных фильмов. После взаимных комплиментов о храбрости и нескольких рюмочек «огненной воды» Андреев предложил попробовать, «у кого голова крепче».
Шутка за шуткой, опустела еще одна бутылочка водки, и Сашка произвел удар блюдечком о голову учителя. Каза¬ку понравилось! Он ответил маленькой тарелочкой...
Официанты с удивлением взирали на дуэль гуляк, пока один из них не рухнул головой на стол — Андреев закончил состязание ударом огромной салатницы! Казак проиграл.
Это было в 1980 году, а ныне, в 1986-м, в номере казах¬ского отеля я подхватил травмированного бойца Войска донского и потащил в душ.
Диагноз — легкое сотрясение мозга. Женя очнулся, по¬шел в комнату и... И Андреев, не дав сказать ему ни слова, потребовал произвести ответный удар, иначе казак — вдвой¬не трус!
Пол поблескивал осколками. Стекло отлетело даже на кровать. Я возмутился: «А не пошли бы вы в свой номер?!» На что получил скандальный ответ: «Тебя не спрашивают!»
В позе Сашки вдруг так пронзительно проявились отчая¬ние, неимоверная тоска и такая обреченность! Он неожидан¬но чмокнул друга в окровавленный лоб и попросил все-таки ударить его бутылкой — «по-братски»!
Казак вертелся и так, и этак, но в итоге под пронзитель¬ным взором синих глаз сдался и стукнул друга емкостью. Опять брызнули во все стороны стекла, Андреев спокойно стряхнул пепел с сигаретки и тихо сказал: «И все же, ты, Женек, трус!»
Я уговорил Богородского уйти в свой номер, проводил его и, вернувшись, застал Сашку подметающим пол майкой «Лос-Анджелес». Дружок мой улыбался, извинялся и в конце концов заявил, что мы сделаем такие трюки, что казахи вздрогнут!
Наступило «завтра». Трудно поднялись трюковые братья и спустились в холл. За нами пришла машина киногруппы. Ку¬бе было совсем плохо, и он спросил нас, нельзя ли для него поискать выброшенные вчера костыли? На время... Дорофеев полез в вырытый котлован близ отеля и обнаружил целехонь¬кие деревянные палки. Куба обрадовался, а Сашка в недоуме¬нии спросил: «А зачем ты их выбрасывал?» Куба поразился...
—  Ты ж потребовал?!
—  Врешь, Кайербек, ты с Женьком заодно!
Евгений тяжело вздохнул и закурил.
Андрееву было очень весело! В машине он подарил каза¬ку красивую майку «Найк», а Кубе — «Мальборо». Мы по¬ехали.
Какими же мы были «слепыми друзьями», если за всем этим «чудачеством», грубостью, отчаянием, подарками, тра¬той заработанных денег на развлечения не заметили — за¬черкиваю! — не почувствовали, не увидели — Сашка рвет с жизнью! Ужасно.
...На месте съемок эпизода «Кокпар» шло народное празднество. Кокпаристы понаехали даже из дальних аулов и бились за победу страшно! В первый же день на массовых скачках «Аламан-Байга» выпал из седла паренек, и по нему проехало человек пятьдесят!..
Сам «Кокпар» начался позже, и тоже не обошлось без травм. Эта древняя игра подразумевала массу видимых и не¬видимых приемов: лошади обучены были кусаться, бить все¬ми четырьмя конечностями, всадники выбрасывались из се¬дел, их валили вместе с конями и т.п.! Условия же игры весьма просты: необходимо перенести тушу козла с одного конца поля на другой. Но что же творилось в этих «простых условиях»?!
Визг, крики, куча-мала, порка друг дружки плетьми, ка-леченье животных — всего не пересказать! Я сам участвовал в «Кокпаре» пару раз, и это всегда происходило по-разно¬му, но всегда жестоко, дико и незабываемо.
...Мы наблюдали. Предстояло перенести некоторые сце¬ны на экран. Куба свел нас с колхозными и вольными джи¬гитами, нам много рассказывали, угощали горным кумысом (кобылье молоко) и выражали желание участвовать и помо¬гать на съемках.
Начало: Андреев отказался от всяческой работы по безо¬пасности исполнения трюков. Не был привезен песок для подсечек лошадей, не сделан муляж козлиной туши (надо таскать пятидесятикилограммовую животину для натураль¬ности!), не оговорено точно с режиссером, «почему так, а не иначе». То есть, впоследствии, когда он монтировал фильм, ему казалось, что где-то спрятан крупнокалиберный пуле¬мет, от очередей которого валятся и лошади, и каскадеры. Соответственно, лучшие трюковые кадры в фильм не вошли.
Общаться с Сашкой на киноплощадке становилось почти невозможно. И не потому, что он был постановщиком трю¬ков, а потому, что наступил момент, когда жизнь со всем ее окружением перестала его устраивать. Если он допускал просчет, были виноваты все! Если я ломал ребро в первый же день — значит толст, нетренирован, непрофессионален! Когда он сломал в последний день ногу на сущей чепухе — падение с лошади, разгон десять метров, — поразился, умолк и погрузился в какие-то мрачные думы, вывести из которых его никак не удавалось...
Ну да по порядку: первый день был нелепым! Джигиты аулов услышали команду «мотор!», «камера!», подхватили козла и унеслись тысячной визжащей ордой куда-то к гори¬зонту. Ждали часа два. После объяснений, что они помога¬ют и лишь создают фон, «артисты» разочаровались и даль¬ше работали неохотно.
Слава Богу! Мы изготовились на трюковой кадр... И то¬же оплошали. Джигит Дорофеев прыгал на полном ходу со своей лошади на мою и сбивал меня вместе с кокпаром (ту¬ша козла) на землю, но так как «подушка» отсутствовала, все произошло жестко... Туша свалилась, сверху рухнул на ее отрубленные ноги я, а завершили дело семьдесят килограм Дорофеева - мое подсердечное ребро сломалось.
Сашка ничего не хотел слушать: «Сломал? Продолжай работать со сломанным — меньше есть надо»!
С миллионом звездочек в глазах и прерывающимся от спазм дыханием я выбрал лошадь для тройной подсечки и работал дальше. Надлежало скакать с проклятой козли¬ной тушей, зажав ее коленом, и, когда Андреев с Дорофе¬евым прыгнут на меня с двух сторон, подсечь бедную кобыл¬ку. Все получилось, но я вошел в каменистый казахский грунт, не группируясь, так как на плечах зависли товари¬щи. Их покинутые лошади, вдобавок, «пробежали» по нашим спинам, и я лежал долго, пока не очнулся от крика своего ураганно¬го друга Сашки: - «Что разлегся, твою так! Работать надо!» Вот и весь разговор.
Конечно же, я в тот день уже не трудился. У меня лоп¬нули пластиковые щитки на коленях, гудела голова, и реб¬ро не давало дышать — присел под тент санитаров и смот¬рел, как Андреев и Дорофеев делают следующий трюк.
Сашка сработал прекрасно! После двух-трех элементов джигитовки он ухватился за луку седла дорофеевского ко¬ня, а своего в этот момент подсек... После трюка его перепачканное, исца¬рапанное лицо выражало одно — вот как надо трудиться! Он похвалил Сергея за точную партнерскую роботу, гневно глянул в мою сторону и пошел готовиться на «проскок стоя». Раз дубль, два дубль — мимо! Сашок сконфузился, обвинил лошадей, казахов, нас и перенес съемку на завтра.
Утром я едва встал с кровати. Андреев был необычайно вежлив, принес кумыс, мы позавтракали и поехали на ки¬ноплощадку. Сашка и Дорофеев решили сделать «встреч¬ную подсечку». Два всадника идут в «лобовую атаку» друг на друга, а за пять-семь метров их лошади падают, по инер¬ции катятся вместе с ними вперед, и получается «бутер¬брод», из которого надо бы выскользнуть... У Сережи не по¬лучилось — Сашкин конек достал его задними ногами и сло¬мал переносицу. Андреев запутался ногой в поводе дорофеевской лошади, и она чуть было не утащила его в горы, но друг завопил на нее так грозно, что животное окаменело! Дорофеев отбежал подальше от киногруппы и махал мне ру¬кой — иди, мол, ко мне! Я кинулся к нему. Лицо окровав¬лено, нос уехал набок... Сняв майку, Сергей стирал брызжу¬щую кровь и переживал, что теперь мы почти все «слома¬лись». Я его успокоил, мы ушли к автобусу, а Сашка, уз¬нав об очередной травме, опять пришел в ярость и помчался готовиться к следующему кадру — падению на галопе с небольшого разгона. Через полчаса снова прозвучало «мотор!», храбрец хлопнулся оземь, и я услышал его крик: - «Карин!» Приблизился... - «Отвези меня в госпиталь — я сломал ногу!»
Следующее утро мне не забыть никогда! Мы поковыля¬ли на завтрак — справа с одним костылем хромал Андре¬ев, слева — Куба, я, неестественно прямой, брел посреди... Мы шли и ухохатывались — так еще не работали!..
Завершился вояж на казахскую землю встречей на ки¬ностудии с инженером по технике безопасности, что инструктировал нас о «невысовывании». Бывший чекист прошел мимо, бросил взгляд на наше костыльное шествие и, спросив: «Все нормально?», проследовал дальше. Он не за¬метил «легких травм». В башке его навсегда засел инструк¬таж, и вояка, очевидно, спешил предупредить других работ¬ников о строгом выполнении предписаний о безопасности трудящихся: «Не высовываться!»
Я мог бы еще подробней описать некоторые перипетии кинокартины «Песнь о Турксибе», и, наверное, это необхо¬димо, ведь казак Богородский, например, до того, как мы все «сломались», сделал роскошную подсечку на огромном вороном жеребце в закрытые ворота и выломил их головой. Причем, я подсекал перед ним и наперерез, а откатившись потом к Андрееву, сказал: - «Открывай!» Но он и не подумал дернуть за веревку: - «Женек и так вьедет...» Ну, что тут скажешь? Богородский, было, обиделся, но уже через полчаса, мы всем составом падали на галопе в горящие постройки и с домов от басмаческих пуль...
Я, впрочем, тоже претерпел трю¬ковую шутку Андреева, слетав на этот фильм чуть позже, — «на денек, не больше, на трючок — и все!» (цитирую). Ока¬залось: - три падения, подсечка в гору, что абсурдно, и лошадь подсеклась, видно, поняв — надо! А также последующий отъезд без гро¬ша, ибо деньги были выбраны заранее.
Но!.. Чем подробней я вспоминаю, тем тяжелей и тяжелей на душе. Я тороплюсь закончить этот черный трюковой сезон, когда я потерял половину себя — Сашу...
             
                Раненные камни

Кинусь на этот последний фильм с Андреевым, чтобы разбавить фатальность картины, встречей с грузинскими каскадерами, единственными неконкурента¬ми и приветливыми, гостеприимными друзьями.
Их компания являла собой очень индивидуальный, я бы сказал, даже экстравагантный подбор личностей, общение с которыми доставляло нам огромное удовольствие. Мы были дома!.. Вино лилось рекой, братские беседы поражали добро¬желательством, витиеватостью тостов, а также открытостью душ и готовностью выполнить любое наше желание! Конечно, не обошлось и без криминальных знакомств: - один наш гость по¬требовал в соседнем магазине шампанского для каскадеров! Он был с револьвером в руках и прибыл после закрытия...  Однако, грузин грузи¬на понял! Он отпустил хулигану спиртное с приветом трю¬качам из Москвы! Многое нас поражало в чудесной Грузии. Иванов, например, после первых веселых встреч заявил: - «Грузия — это не география, а степень опьянения!» К тому же, познав ее сполна, к ночи выдумал новые названия вин «Сексашени», «Сексмараули» вместо традиционных «Киндзмараули» и «Ахашени» и прочее...
Не могу не вспомнить отца кавалеристов студии «Грузия-фильм», Мартына Сер¬геевича. Он был похож на пожилого Бельмондо, но со вставной челюстью, так как в далекой трюковой юности сделал под¬сечку зубами, оставив в ремне штрабата (приспособление из кожи) добрую половину кусательно-жевательного аппарата. Ну, разумеется, это легенда, и она рассказывалась «вти¬хую», но то, что он посвятил себя кинематографу и травми¬ровался на благо оного неоднократно, - бесспорная правда! «Дети» его славились храбростью, профессионализмом и та¬лантом гулять предельно весело!
Задолго до этого приезда я был знаком с некоторыми из каскадеров Тбилиси и, в частности, с Юриком Григоряном, «армянином грузинского розлива», по его собственному выражению. Он был маленького роста, обладал большим но¬сом и огромным сердцем!
Когда мне понадобилось, однажды ( «Раненные камни» ), переделать неказистую подсеч¬ку, а лошадь не шла, Юрик дал мне свою, заранее зная, что я могу сломать ей шею, хотя бы потому, что поперек седла ле¬жал «плененный» Дорофеев, а значит риск ввиду двойного веса увеличивался!.. Слава Богу, все обошлось. Конек сделал почти сальто, когда я его подсек, и мы втроем раскатились в разные стороны.
Хорошо знал Юрика и Андреев. Григорян относился к нам действительно по-братски и, когда Сашки не стало, ры¬дал, как ребенок.
Потом плакал и я... Уже будучи в Париже, зимой 92-го года получил весть, что Божьего человека Юрика Григоря¬на забила ногами советская милиция за неделю до путча ми¬литаристов - Светлая ему память!
Жизнь прежде не подавала никаких видимых сигналов, что некоторых из нас скоро не станет!.. Мы рисковали, ве¬селились, гуляли по чудесному Тбилиси и хвалились друг другу трюковыми победами и будущими планами.
Мой рассказ о Юрике впереди, а сейчас вместе со всей бригадой грузин надо «ограбить поезд», «напасть кой на ко¬го на горной дороге», совершить множество падений и на землю, и в воду, а также на коробки (высотный трюк, заду¬манный мною как тройной каскад, дублирующий полет в пропасть погибшего уже от сабли героя бандита). Предстояло также продубли¬ровать актеров в некоторых опасных эпизодах баталий и драк. Большой объем работы вестерна нам был по душе. Лошадей Мартын Сергеевич давал безоговорочно, а друзья прибывали на на них к началу съемки, как часы — точно. Правда, начало фильма как-то затяну¬лось и мы уехали в Кабардино-Балка¬рию, а снова посетили любимый Тбилиси, уже без Саши...
Кстати, первое, что меня поразило по приезде в Нальчик, — в го¬рах не стало выбранного мною места для тройного падения — скалу взорвали! Как мы ни спешили жить — за нею пос¬петь невозможно! Усекновение скалы произошло потому, что местные власти решили расширить дорогу и круто изменили виденный ранее пейзаж. В ярости, я хотел прыгнуть с водопада (20—25 м), но Андреев воспротивился, так как подготовка к этому отняла бы у нас время, положенное на другие трюки. Пришлось отложить, но впоследствии я не жалел, так как сделал падение, правда, с двойным каска¬дом, вернувшись в Тбилиси, и на том месте, где Дорофеев и Андреев летали горящими на фильме «Путешествие будет опасным». Получился трюк в память о Сашке...
На картине «Раненные камни» мне не нравилось многое: постоянные разговоры в киногруп¬пе, какую я дал взятку директору и сколько сами урвем за работу. По¬чему так? Не знаю... Быть может, мой внешний вид в первый приезд с шоу на Сахалине вызывал негативные ассоциации. Очевидно, лысый, обгоре¬лый и с кровавым глазом, я олицетворял для некоторых об¬раз советского взяткодателя и мафиозо? Забавно, но все ведь это проделывали лица благообразные, а я не тянул даже на их шарж! Тем не менее необходимо было продол¬жать работу и мы занялись драками, дуэлями героев и кон¬ными трюками, коими изобиловал сценарий. Не знаю, ин¬тересно ли это для европейских коллег, но до последнего времени мы выбивали окна, то есть рамы, застекленные обычным способом. Заказать спецстекло для такого «трюч-ка», да еще высоко в горах, считалось производственной ди¬костью! На то он и советский каскадер, чтобы делать кад¬ры, максимально приближенные к реальности! И мы дела¬ли... Пишу это как предисловие к драке в интерьере. Подпи¬лив рамы, мебель, полки, расставив кувшины из глины, подложив минимум имеющихся защитных средств на части давно израненных тел, бригада весь этот атрибут раскроши¬ла друг о друга за день и приступила к конным трюкам.
Горные речки, берега и дороги — не самые лучшие места для подобного каскада, но подсыпали песочку, землицы, иска¬ли отмели, очищали их от камней и нам удалось не убить ни одной лошади и не пораниться самим. Ушибы, царапины в счет не шли, ибо еще старые кавалеристы говаривали: «Сесть на коня — уже трюк!» Я согласен. Упасть — тем более!..
Итак, вволю накрутившись с лошадками и без, я занял¬ся постановкой двух дуэлей, а друзья затомились от без¬делья и стали проситься на родину. Туда же стремились и украинцы. Поэтому с общей по¬мощью удалось довольно быстро сделать удачные схемы бо¬ев и, взяв хороший по тому времени аванс (пятьсот рублей), мы собрались в Москву, а киногруппа — в Киев.
Вечером Андреев, резко изменив маршрут, уговорил ле¬теть Кубу в Питер — погулять, а потом быстро напился (так всем показалось) и попросил меня отвести его в номер эта¬жом ниже, так как его сильно качало... Вырываясь, он па¬дал в коридоре, скатился по лестнице и такое плел, что у меня щеки заныли от хохота. Дружок кричал: «Люблю Иру!.. Выше каскаде¬ра — только небо!.. Весь мир у наших ног!» И прочее, и прочее... Наконец мы добрались до его комнаты. Я пожелал ему всего хоро¬шего и двинулся к двери... Вдруг, абсолютно трезвый голос Саши меня остановил: - «Посиди, кое-что скажу...» Я присел.
—  Если со мной что-нибудь случится, хочу, чтоб ты со¬общил Ире...
—  Обязательно!
—  Не шучу...
—  Саш, ты же к ней летишь, вот сам и сообщишь.
— Я сделал перед вылетом отсюда рентген... У меня оста¬лось одно легкое!
—  Так, пойду-ка я спать...
—  Ну иди, дурачок!
Андреев, не раздеваясь, бросился на кровать и захохо¬тал.
—  Последняя просьба...
-  Говори.
—  Брось помидорчик.
—  На!
Я дал ему помидор. Дружок засунул его целиком в рот и стал мне строить пресмешные рожи.
—  Доволен?
—  Карин, через два дня жду тебя в Питере.
—  Хорошо.
—  Точно?
—  Точно.
—  Смотри — ты сказал!..
—  Ну все, все, спокойной ночи.
—  Пока...
Лицо его опять стало угрюмым. Андреев отвернулся к стене, а я, облегченно вздохнув, вышел — уснет! Ничто ме¬ня не насторожило, смолчала интуиция, и я даже не поде¬лился с товарищами «глупостями о легком» и т.д. Поднял¬ся, помню, наверх, поболтал с Ивановым и тоже лег спать. Наутро мы разлетелись в разные стороны. Денек в Москве я отдохнул, почитал, побродил по Москве, позвонил знакомым, а ночью меня разбудил Андреев. Голос в трубке был обычным, дружок спокойно напомнил: - «Завтра вылетай, жду. Позвони моей мамке — привет!»
—  Привет...
Всю жизнь мне казалось, что я не самый толстокожий из людей, что могу чувствовать происходящее в душах близ¬ких... Какая ужасная самоуверенность и недалекость! Снова — ноль беспокойства, и лишь шевельнулась мысль: «А почему бы и не слетать? Сашка, Куба, Ира...»
Но я погулял в Москве еще денек и дождался рокового звонка из бывшего Ленинграда. На этот раз говорил Куба. Казахский друг плакал, пытался рассказать все сра¬зу, но внятно произносил лишь одно: - «Андреева больше нет! Сашка повесился!..»
Наверное, это было началом моего теперешнего парали¬ча. Трубка упала, мешком рухнуло на кровать тело, в душе, вдруг, лопнуло незримое пространство и из него выполз ужас... Мозг повертел происшедшее, как кубик-рубик и, найдя самое оптимальное, пришел к веселому выводу — шутка! Я поднял трубку и сказал все еще рыдающему Кайербеку-Кубе, что вылетаю немедленно и дам обоим так, что они навсегда утратят подобный юмор! Тут нас прервали, голос казаха куда-то пропал, и вместо него прилетел тяже¬лый стук — стук сердца... Я неожиданно поверил. Господи, что делать?! Как же так!.. Са-а-ш-к-а-а!!! Лет десять у ме-ня не получалось плакать. Сейчас же, я беспомощно захлопал глазами и из них хлынули слезы. Что делать?!
Иванов гулял в эту ночь в соседнем доме, у молодой. ве¬селой четы - надо звонить!:
—  Вася, привет.
—  Кто?..
—  Дай Витю!
—  Карин, ты? Ему плохо...
—  Василий, позови Иванова — Андреев погиб.
—  Что?!
Через десять минут пришел помятый, с какой-то беспо¬лезной надеждой в глазах Виктор.
—  Пр-равда?..
—  Правда.
Снова позвонил Куба. На этот раз в разговор вмешивал¬ся еще один приятель и сомнений не осталось... Юморист Иванов заплакал: - «А мы?..» - Почему-то первое, что произ¬нес Виктор.
Я достал остаток коньяка, мы выпили и затем стали, как роботы, передвигаться по комнате: я — одеваясь, а он — листая записную книжку.
—  Поехали.
—  Такси вызови.
—  На дороге быстрей поймаем.
—  А коньяк?..
—  Купим. У нас магазина три в сторону аэропорта. Мы вышли на улицу.
...В «Шереметьево» билетов не оказалось и оставалось расчитывать лишь на случайные места.
Проводив один са¬молет, Виктор и я поднялись в ресторан второго этажа и стали ждать следующего.
У меня никогда не получалось много пить. Двести грам¬мов коньяка за вечер было лимитом. Состояние нетрез¬вости я не любил и даже опасался. К тому же оно не пришло ко мне ни разу в жизни. По молодости я пытался, но нас¬тупало физическое отравление, а опьянение не приходило. Думаю, папка Сильвер выпил и мою долю тоже...
К чему я пишу этот ненужный бред? К тому, что мы вы¬пили с Ивановым три бутылки и, как говорится, ни в одном глазу. Быть может, из-за того, что постоянно плакали?
Метрдотель, - строгий страж Сухого закона, остановил ис¬полнительных официантов и нас никто не тронул. В некой шапке-невидимке, с оболочкой из горя, мы миновали через час неприступный кордон из желающих улететь и скоро приземлились в Питере.
—  Такси...
—  Очередь...
—  Частник?
-     Да.
Подбежал толстяк с масляной улыбкой:
- А ну, за четвер¬так?!
И действительно попросил двадцать пять рублей за по¬ездку по указанному адресу. Я всегда не любил Ленинград. Быть может, за погоду, быть может, чувствовал каким-то мистическим образом, что он для меня трагичен как город...
Иванов вовремя ухватил меня за руку:
- Не бей! Сейчас глав¬ное доехать, пока Сашку не увезли...
—  Но я знаю город! Эта рожа хочет в пять раз больше! Рожа, ты знаешь, что в квартире лежит наш погибший друг и мы спешим?!
—  Саня, кому ты это?..
Толстяк ретировался.
Диспетчер долго не сажал нас в такси... Потом, вдруг, что-то по¬нял и махнул очередному водиле - мы уехали.
...Андреев нас ждал. Его ноги перегораживали узкий про¬ход на кухню, а тело стыло на кафеле, с открытыми всему миру глаза¬ми.
Куба выглянул из комнаты и в ванную не вошел. Това¬рищ находился в состоянии горячки и все время плакал.
Виктор закрыл Саше глаза и рот...
Мы обыскали карманы — ни записочки!
Возле унитаза лежал советский паспорт с отпечатком протектора андреевской кроссовки и окурок «Мальборо». Друг, якобы, удавился стоя... Надел себе петлю, накинул другой ко¬нец на трубу и силой остановил дыхание и жизнь. Никогда не поверю!.. Он, несомненно, пребывал в затяжной дипрессии от давления на нас коммуниста Аристова и пособников, от грядущей свадьбы его любимой Иры, но единственное, что могло ввиду всего этого произойти – кураж! После бутылки коньяка, друг провел шоу с паспортом, выкурил последнюю сигарету и примерил петлю... Но только примерил! Для меня очевидно одно, - алкоголь сгубил Сашку. Ведь ему и в голову не пришло, что расширенные сосуды предельно быстро реагируют на подобные шутки с петлей. Миг! И друг потерял контроль – кровь перестала поступать в мозг, а значит ноги отказали и тело провисло... Конец. 
Виктор положил на лицо Саши платок, и мы вышли из ванной комнаты. До приезда ментов, мы не имели права перенести тело Андреева на кровать и даже изменить его положение.
Двухкомнатная давно не ремонтированная квартира, где все произошло, рас¬полагала к любому криминалу. Со стен свисали клочки
обо¬ев. Вдоль стены лежал штабель оструганных досок, на них сидел потрясенный Куба... В спальню и заходить не хотелось...
Подъехал приятель Андреева, молодой каскадер Володя, привез коньяк, - выпили. Куба рассказал, что был следователь, ос¬мотрел ванную, снял с помощником показания и заставил его связать аналогичный узел, что и на петле покойного. Куба связал... Милиционер ходил, сравнивал, затем, не долго думая, составил акт и уехал. Коллега его сказал, что за телом при¬будет спецслужба. Так и сидел наш казахский товарищ весь день, ожидая ее, страшась выглядывать в коридор, и молил Бога, чтоб мы успели до этой самой «службы».
Мы успели. Очень странно, что оперативники оставили паспорт, и удивительно, что не закрыли глаза покойнику, - за¬были, видать, печальный, но христианский обычай – служба!.
Господи, как было тяжело! Я предложил спуститься вниз, на улицу. На детской, раздолбанной взрослыми посе¬ленцами площадке, мы сели на скамеечку и закурили.
Ок¬тябрь. Осень. Проклятый город!
— Куба, сможешь подготовить отправку Саши в Москву? Володя тебе поможет, а мы с Ивановым сейчас улетим, при¬готовим все для похорон и сообщим матери...
Кайербек замахал руками: - «Конечно, конечно!»  Только бы не видеть в такой момент мать... Ясно.
И тут, во двор медленно въехал серый автобус без окон.
-  Они!
Куба опять заплакал и заходил вокруг скамейки: -  Я не пойду наверх, я не пойду!
Володя остался с ним. Я не помню, пус¬тили ли нас с Ивановым наверх, но ясно помню, как мы погладили грязный автобус с Сашкой и он уехал, а наши го¬ловы залил гнилой, петербургский дождь.
     У меня нет сил описывать сцену с мамой, как она отк¬рыла дверь, как не найдя за нашими спинами сына, все поняла и подала назад, размахивая перед лицом руками, как бы от¬гоняя пришедший кошмар. Я не в состоянии точно оценить словом, предложение похоронной службы города «великого Лени¬на»: - отвезти тело в Москву на обычном такси, укутав его простыней, так как была нехватка гробов и лишь скажу пару слов о похоронах...
Мы с Богородским привезли к кладбищу тройку лоша¬дей — фактически выкрали их и тарантас в одной из под¬московных баз для шоу. Пока выгружали, да запрягали, Иванов петлял на автобусе с родственниками, оттягивая время и давая нам подготовиться.
Затем трюковая бригада встала на поднож¬ки экипажа, казак Евгений сел на козлы, и процессия потя¬нулась к месту захоронения.
На крышку гроба я прибил длинный двуручный меч. Мы сказали последние слова и наш Сашка исчез под землей.
Духовой оркестр дружеского кавалерийского полка иг¬рал мелодии «Битлз»...
Не знаю, какой разум вложил мне в уста черный текст, но я его произнес, и он сработал. Сказал я следующее: - «Теперь мы начинаем умирать...»
И через пять лет милиция убила Юрика Григоряна, полу¬чил ножом в живот Антон Смекалкин и чудом выжил. Сел в тюрьму Сергей Дорофеев, обвиненный перестроечной милицией за мафиозность, а в принципе за прошлую лю¬бовь к каратэ и вечное свободолюбие. Был кем-то застрелен у дома Сергей Тараканов, - друг Дорофеева и наш товарищ по съемкам, а много позже казахский каскадер Кайербек(«Куба»). Ве¬селый юморист Иванов уехал в Америку в поисках нормального общества и без перспектив коммунизма, начальников аристовых, гуман¬ной милиции и подальше от происшедшего кошмара, Уехал с Са¬шей в сердце...
Себе же, я оставляю «послесловие». После окончания выс¬ших режиссерских курсов( мастерская Ролана Быкова) участвовал в фестивале каскаде¬ров мира в городе Тулуза, где при неудачном падении с тридцати метров сломал позвоночник, живу в красивом, радушно принявшем нас с женой Пари¬же. В Москве остались родители, дети, друзья...
Вспоминая о прошлом, думаю, что прожил очень много жизней. Предпослед¬нюю, - с 1986-го по 1989 год, быть может, совсем странно... Трудился в это время много, - около сорока фильмов, но это уже дру¬гие воспоминания, другие трюки — без Андреева...

        Другая жизнь. ..

© Copyright: Александр Карин 2, 2013
Свидетельство о публикации №213071501206